А мужчины забыли о своих боевых подругах,
предали их. Украли у них Победу. Не разделили…
(О произведении Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо»)
«…В наших деревнях в День Победы не радуются, а плачут. Много плачут»…
«…Мы столько лет молчали, даже дома молчали. Десятки лет. Первый год, когда я вернулась с войны, я говорила-говорила. Никто не слушал. И я замолчала… Хорошо, что ты пришла. Я все время кого-то ждала, знала, что кто-то придет. Должен прийти…»
Белорусская писательница, Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич начинает свое произведение «У войны не женское лицо» простым предложением: «Пишу книгу о войне… Я, которая не любила читать военные книги».
Светлана Алексиевич писала свой роман не в кабинете. Она побывала во многих домах, пролистала сотни документов, историй, писем, памятных записей, военных альбомов. Выслушала рассказы десятков женщин, умирала и воскресала вместе с ними, плакала на их плечах, пережила то, что выпало на их долю, cодрогнулась от услышанного, а затем взялась за написание этой летописи тяжелых страданий женщин войны.
Вызывает интерес год написания романа. Возвращение к истории войны спустя 40 лет значило появление нового, совершенно иного взгляда на события того времени. Значит, написанное ранее не удовлетворяло автора. Светлана Алексиевич, не любившая читать и писать о войне, была вынуждена отразить истинное лицо войны, изложить всю правду о ней. Однако долгое время ее рукопись отвергалась издательствами, никто не хотел печатать этот роман, молчали и журналы. А причина в том, что война в ее произведении ужасна и страшна. Много в ее описаниях пугающего, много натурализма, не указана ведущая и направляющая роль Коммунистической партии и т.д.
«Одним словом, не та война… Какая же она – та? С генералами и мудрым генералиссимусом? Без крови и вшей?»
Прочитав роман, я поняла, что война, описанная в различных произведениях, это не война «41-го». Светлана Алексиевич показала иное лицо войны, рассказав не о победе «девочек 41-го», а об утраченных ими счастье, женственности и мечтах… Тут я осознала, что парад победы, майские цветы, прикрепленные к танкам, каскам солдат, кадры, на которых люди кидаются на шеи ветеранов, пламенные сочинения о Дне Победы (раздутый образ войны, знакомый нам с детства) – все это, как оказалось, совсем не так весело, как нам хотели представить… Война закончилась, все должны были радоваться, проникнуться настроением победы, должны были писать лозунги, слагать песни, стихи в честь великой победы, однако у детей остались вопросы, по их детской логике война еще не закончилась, ведь на их вопросы не было получено ответов. Соседский мальчик однажды спросил меня: «А что люди делают под землей? Как они там живут?». Нам тоже хотелось разгадать тайну войны.
Деревенские мальчишки долго еще играли в «немцев» и «русских». Кричали немецкие слова: «Хенде хох!», «Цурюк», «Гитлер капут!».
Мы не знали мира без войны, мир войны был единственно знакомым нам миром, а люди войны – единственно знакомыми нам людьми. Я и сейчас не знаю другого мира и других людей. А были ли они когда-нибудь?»
«В школе нас учили любить смерть. Мы писали сочинения о том, как хотели бы умереть во имя… Мечтали…»
До Светланы Алексиевич у войны было только мужское лицо, она представлялась проявлением «мужского героизма». Женщины были отодвинуты на задний план. В лучшем случае они представали в образах «помощниц тыла», эдакой вспомогательной силы… «Писали мужчины и о мужчинах – это стало понятно сразу. Все, что нам известно о войне, мы знаем с «мужского голоса». Мы все в плену «мужских» представлений и «мужских» ощущений войны. «Мужских» слов. А женщины молчат. Никто же, кроме меня, не расспрашивал мою бабушку. Мою маму. Молчат даже те, кто был на фронте. Если вдруг начинают вспоминать, то рассказывают не «женскую» войну, а «мужскую»».
Светлана Алексиевич вывела женщин войны из тени мужчин. Тут вспомнилась мне мысль, высказанная турецкой писательницей Элиф Шафак: «мужчины пишут, а женщины читают». “…писателями, редакторами, критиками, издателями являются, преимущественно, мужчины, они занимают ведущие посты. Это еще раз доказывает, что мужчины пишут, а женщины читают, потому что женщины составляют большую часть читательской аудитории. В частности, так обстоят дела в художественной литературе. Я бы сказала, что 85% читателей составляют женщины. Это вновь подтверждает, что женщины читают, а мужчины пишут. Я хочу увидеть, как изменится это положение».
Приступая к написанию своего романа, Светлана Алексиевич хотела только одного: «Хочу написать историю этой войны. Женскую историю».
Эти слова не принадлежат феминистке, писательнице, считающейся «врагом мужчин». Это искреннее выражение пережитого, реальной, правдивой картины. Главными героями романа Светланы Алексиевич являются женщины, наиболее пострадавшие во время войны, и забытые на празднике победы, известные в военной литературе по эпизодическим образам. Автор выступает в роли адвоката женщин, оскорбленных по признаку пола, поощренных за проявленный на войне героизм и отвагу, а после войны лицемерно забытых, предстает в образе адвоката морали. В итоге мы становимся свидетелями победы автора-адвоката на «суде». Этим женщинам выдается «компенсация» за нанесенный моральный ущерб… Читатели, историки, литераторы, представители всех морально-духовных областей, вынужденно преклоняют головы перед раздавленным духом, уничтоженной жизнью, утраченной любовью, и самое главное, попранными правами этих женщин. Возможно, этих женщин уже нет в живых, они завершили свою военную и мирскую жизнь. И уже невозможно вымолить у них прощение. Однако войны не кончаются, личина войны не меняется, вновь и вновь женщин будут угнетать, оскорблять на войне, более всех, именно они будут рыдать и страдать, оставшись наедине с болью и обидой…
Нам, как гражданам страны, живущей в состоянии войны, эти чувства прекрасно знакомы, мы сроднились с ними. На протяжении 25 лет мы пытаемся распознать политическую, общественную, военную и даже эстетическую личину войны, получше узнать ее. В нашей безмолвной войне есть особый образ, но это уже совершенно другая тема…
С любого ракурса война – это зло, страдания, лишения, горе, тьма, дикость и ужас. Война против всего светлого и хорошего… На войне страдает не только человек, она разрушает гнездовья птиц, жилища других живых существ. Война сжигает траву, умертвляет цветы, земля бывает обагрена кровью, горят дома, разрушаются ограды, крыши, невесты становятся вдовами, дети – сиротами, женщины получают статус «матери героя», отцы ходят со сгорбленной от горя спиной, история сжигается, картины, памятники чудовищно уничтожаются. Но самое ужасное – возникновение в людских сердцах синдрома «войны после войны», последствия и ноющая боль…
Недавно в социальных сетях были распространены фрагменты боев «апрельской войны». Флаги, радость, печальные фотографии, связанные со смертью солдат, ставших шехидами, статусы – все то, что кажется абсурдным и закономерным, составляет личину войны. Среди всего увиденного и прочитанного мое внимание привлекла одна заметка и фотография: мать, одетая в черную, траурную одежду, подставила плечо под гроб сына, отважившись на этот поступок. Это, быть может, первое нарушение исламских традиций, на самом деле создало новый образ женщины войны – образ матери с революционной душой. Видимо, ничто и никто не смог остановить мать с разрывающимся сердцем. Она несла перед толпой гроб сына с гордостью, словно солдат, несущий в руках победоносный флаг.
По мусульманской традиции, мать должна была сидеть возле моллы в траурной палатке, и скорбеть по сыну, плакать по нему, однако здесь образ матери выдвигается на первый план, являя собой образ женщины войны, трагедии. Тем самым проявляется протест, восстание, борьба, воля и решимость. Она – не просто мать, а мать сына, павшего на войне во имя Родины. В этот день мужчины присвоили ей статус «матери героя», позволив подставить плечо под гроб сына и пронести его… Это — история, образ одной из женщин нашей войны…Пока не литературализированный образ…
Во время войны женщины в произведении «У войны не женское лицо» освоили отнюдь не женские профессии – санитар, инструктор, снайпер, пулеметчик, командир зенитных орудий, миноискатель, а после войны они работали лаборантами, экскурсоводами, бухгалтерами, учителями… Эти женщины, повествуя о своем боевом прошлом, словно рассказывают не о своей судьбе, а о неких иных людях, предаваясь романтике. Раздвоение личностей (ангел и убийца) этих женщин зачастую оставляет в тени их истинную сущность. «Мы брали пленных, приводили в отряд… Их не расстреливали, слишком легкая смерть для них, мы закалывали их, как свиней, шомполами, резали по кусочкам. Я ходила на это смотреть… Ждала! Долго ждала того момента, когда от боли у них начнут лопаться глаза… Зрачки… Что вы об этом знаете?! Они мою маму с сестричками сожгли на костре посреди деревни…»
«Человек больше войны»,- утверждает автор, доказывая своим произведением, что характер, ход, начало, конец, политика, стратегия войны известны, человек же непостижим… Человек больше, он сложнее, сложно говорить, сложно писать о нем, сложно описывать его. Автор жадно внимает пожилым женщинам, некогда молодым девчонкам, выросшим и поседевшим на войне, желающим забыть свое прошлое, забыть воспоминания военных лет. «Я слушаю… Все больше превращаюсь в одно большое ухо, все время повернутое к другому человеку. Я «читаю» голос…» Возможно, «Роман голосов», написанный Светланой Алексиевич позднее, стал удачной находкой тонкостей этих «голосов»…
Романистка рассматривает войну вдали от пафосных, пламенных выражений «огонь», «стрельба», «крик», «победа», «поражение», «танк», «пушка», «автомат», «атака» и пр., называя войну «интимным переживанием», видя в нем муки человека, его исковерканную, подвергнутую насилию, судьбу.
Она нашла новую форму, стиль, способ изложения и сюжет для своего романа. В ее произведение мастерски вплетены исторические материалы, литературные сюжеты, авторские образы, подходы и даже критический анализ. Автор поясняет каждую идею, событие и описание, придерживаясь общей гармонии, интонации текста. Задумываешься: почему не позволяет она высказать это критику произведения? Однако подобные литературно-художественные описания и анализ, крепки и логичны, как неотъемлемые элементы сюжета.
«Один раз женщина (летчица) отказалась со мной встретиться. Объяснила по телефону: «Не могу… Не хочу вспоминать. Я была три года на войне… И три года я не чувствовала себя женщиной. Мой организм омертвел. Менструации не было, почти никаких женских желаний. А я была красивая… Когда мой будущий муж сделал мне предложение… Это уже в Берлине, у рейхстага… Он сказал: «Война кончилась. Мы остались живы. Нам повезло. Выходи за меня замуж». Я хотела заплакать. Закричать. Ударить его! Как это замуж? Сейчас? Среди всего этого — замуж? Среди черной сажи и черных кирпичей… Ты посмотри на меня… Посмотри » какая я! Ты сначала сделай из меня женщину: дари цветы, ухаживай, говори красивые слова. Я так этого хочу! Так жду! Я чуть его не ударила… Хотела ударить… А у него была обожженная, багровая одна щека, и я вижу: он все понял, у него текут слезы по этой щеке. По еще свежим рубцам… И сама не верю тому, что говорю: «Да, я выйду за тебя замуж». Но рассказывать не могу. Нет сил… Это надо еще раз все это прожить…» Эти женщины не хотят делиться своим прошлым, воспоминаниями ни с кем, даже со своей романисткой – Светланой Алексиевич, но автор настойчив. «Я ее поняла. Но это тоже страничка или полстранички книги, которую я пишу», — отмечает автор, но в действительности, она не столько собирает материал для своего романа, сколько намеревается, желает восстановить попранные права этих женщин, воздвигнуть памятник на могиле их уничтоженных, отмерших чувств, переживаний и мечтаний. Светлана Алексиевич задается вопросом Достоевского: «сколько человека в человеке, и как этого человека в себе защитить? Несомненно, что зло соблазнительно. Оно многообразнее добра. Притягательнее».
Автор внимательно слушает воспоминания женщин, пришедших на помощь, дабы ускорить победу на войне, в кровопролитных боях, мысленно возвращаясь в минувшие годы боевой славы. Вместе с ними автор слышит отголоски тех лет, крики, переживает потрясения. Она стучится в двери их одинокого мира, безвозмездно предлагая им свою заботу и ласку: «расскажите мне все, я вас понимаю. Порой женщины, прошедшие войну, выражали обеспокоенность настойчивостью молодой писательницы, проявляющей столь глубокий интерес к их судьбе. Словно иронично заявляя: «к чему такой интерес, главное победа, и мы ее добились», избегали они бесед и интервью…
Никто не мог полностью понять автора, не только будущие образы ее романа, но и соратники по перу, цензоры, вторя тем женщинам, писали они: «О мелочах не надо… Пиши о нашей великой Победе». Однако Светлана Алексиевич углубилась именно в «мелочи», считая потери этих молодых девочек, подстригших свои косы, терявших сознание, впервые увидев кровь и познав смерть, шивших себе платья из мешковины. Она определяет голоса и цвет боли, насильно втиснутых в жизнь человека. «А «мелочи» — это то, что для меня главное — теплота и ясность жизни: оставленный чубчик вместо кос, горячие котлы каши и супа, которые некому есть — из ста человек вернулось после боя семь; или то, как не могли ходить после войны на базар и смотреть на красные мясные ряды… Даже на красный ситец…».
Одна из героинь Светланы говорит ей: «Ах, моя ты хорошая, уже сорок лет прошло, а в моем доме ты не найдешь ничего красного. Я ненавижу после войны красный цвет!» Это не просто выбор цвета и подход к его выбору, эти женщины утратили любовь к красному цвету, олицетворяющему лучшие дни в жизни, для них он ассоциируется с кровью… Самое странное, что позже они сами желали видеть молодую писательницу, своими вопросами вынуждавшую их оглянуться в прошлое. «Да, они много плачут. Кричат. После моего ухода глотают сердечные таблетки. Вызывают «Скорую». Но все равно просят: «Ты приходи. Обязательно приходи. Мы так долго молчали. Сорок лет молчали…» Автор пишет: «Слушаю, когда они говорят… Слушаю, когда они молчат… Все у них: и слова, и молчание — для меня текст»… «Я до Берлина с армией дошла… Вернулась в свою деревню с двумя орденами Славы и медалями. Пожила три дня, а на четвертый мама поднимает меня с постели и говорит: «Доченька, я тебе собрала узелок. Уходи… Уходи… У тебя еще две младших сестры растут. Кто их замуж возьмет? Все знают, что ты четыре года была на фронте, с мужчинами…» Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах…»
Можно ли встретить большую несправедливость в жизни? Описание этого эпизода потрясает человеческий дух. Оставив в стороне государство, общество и политику, если твои отец, мать, любимые и родные люди попирают твои права, отвергая твои истины, «заботливо» выпроваживая тебя, не стесняясь распрощаться с тобой под предлогом «война закончилась, вышло время твоего геройства и самоотверженности», тогда физическая смерть, убийство, садизм не должны считаться проявлением жестокости. Во время войны один из командировал говорил: — Эх, девки! Всем вы хороши, но после войны побоятся на вас жениться. Рука меткая, тарелкой пустишь в лоб и убьешь.
Даже фронтовые товарищи, видевшие правду своими глазами, те самые, которым эти девочки перевязывали раны, вытаскивали под градом пуль с поля боя, оказывая помощь в безопасных местах, после окончания войны не встали на их защиту, растоптали их права… Только в воспоминаниях: «Кончилась война, они оказались страшно незащищенными. Вот моя жена. Она — умная женщина, и она к военным девушкам плохо относится. Считает, что они ехали на войну за женихами, что все крутили там романы. Хотя на самом деле, у нас же искренний разговор, это чаще всего были честные девчонки. Чистые. Но после войны… После грязи, после вшей, после смертей… Хотелось чего-то красивого. Яркого. Красивых женщин… У меня был друг, его на фронте любила одна прекрасная, как я сейчас понимаю, девушка. Медсестра. Но он на ней не женился, демобилизовался и нашел себе другую, посмазливее. И он несчастлив со своей женой. Теперь вспоминает ту, свою военную любовь, она ему была бы другом. А после фронта он жениться на ней не захотел, потому что четыре года видел ее только в стоптанных сапогах и мужском ватнике. Мы старались забыть войну. И девчонок своих тоже забыли…»
Да, чтоб забыть войну, мужчины должны были забыть и тех женщин, которых на протяжении четырех лет видели в стоптанных сапогах и мужских ватниках, они хотели аккуратных, улыбчивых женщин. А те женщины позабыли, что такое плакать и смеяться. А ведь слезы – один из элементов женской красоты, женской тайны… «Конечно, когда я увидела обгоревшие комбинезоны, обгоревшие руки, обгоревшие лица… Я… Это удивительно… Я потеряла слезы… Дар слез, женский дар…»
«Не трогайте мою душу. Напишите, как другие, о моих наградах…», — говорит женщина, прошедшая войну, но автор целится именно в ее душу, пишет о пережитых ею чувствах.
После войны отношение к этим девочкам резко ухудшилось, их стали называть испорченными, видевшими солдат на войне «41-го». От них отворачивались друзья, женихи и даже родные матери… Больно, не правда ли? В самом нежном, прекрасном возрасте – в 17-18 лет с самыми светлыми чувствами, искренне и по собственному желанию бросились они в эпицентр военных действий, в эту кровавую, громыхающую, вшивую, грязную стихию, потеряв там все, вернувшись домой героями, столкнулись они с упреками, отверженностью, безразличием. Война изменила их понимание счастья: «Спросите меня: что такое счастье? Я отвечу… Вдруг найти среди убитых — живого человека…» (Анна Ивановна Беляй, медсестра). Альбомы, хранящие их воспоминания и любовь, поменяли свое содержание, они были наполнены фотографиями погибших фронтовых товарищей.
Воспоминания этих девочек, хранящие в себе бесчисленное количество деталей, вызывают сострадание в наших сердцах. Автор акцентирует внимание на некоторых аспектах их воспоминаний, передавая настроение, с которым они отправились на фронт. Они не ведают о подлости, жестокости, силе, грубости, смерти, крови. Дорожные сумки этих девочек были заполнены всевозможными украшениями, конфетами, обувью на каблуках, юбками, бигуди…
«Военком спрашивает: «Куда вас направить?» Я ему говорю: «А подруга моя куда пойдет?» Мы с ней вместе в Ленинградскую область приехали, она работала в соседней деревне за пятнадцать километров. Он смеется: «Она точно так же спросила». Взял мой чемодан, чтобы поднести к полуторке, которая везла нас к станции: «Что у вас там такое тяжелое? » — «Конфеты. Целый чемодан». Он замолчал. Перестал улыбаться. Я видела, что ему не по себе, даже как-то стыдно. Это был немолодой человек… Он знал, куда меня провожает…» ( Мария Васильевна Тихомирова, фельдшер) «…но я помню, как мы забежали в магазин, и я купила там себе еще одни туфли на высоких каблуках. Вот помню, что отступаем, все черное, дымное (но магазин открыт — чудо!), и мне почему-то захотелось купить туфли. Как сейчас помню, такие изящные туфельки… И духи еще купила… Трудно сразу отказаться от жизни, которая до этого была. Не только сердце, а весь организм сопротивлялся. Помню. что радостная выбежала из магазина с этими туфельками. Вдохновенная. А везде дым… Грохот… Я уже была на войне, но о войне еще думать не хотела. Не верила. А вокруг все гремело…» «Девчонки стригли косы и плакали. А Лиля Литвяк, впоследствии прославленная летчица, никак не хотела со своей косой расстаться». «Днем мы ходили в сапогах, а вечером хоть немножко в туфельках перед зеркалом».
Автор не упускает из виду и борьбу этих женщин в послевоенной жизни: «После войны у женщин была еще одна война. Они прятали свои военные книжки, свои справки о ранениях – потому что надо было снова научиться улыбаться, ходить на высоких каблуках и выходить замуж. А мужчины забыли о своих боевых подругах, предали их. Украли у них Победу. Не разделили»…
Писательница рассматривает не события сами по себе, она анализирует дух происходящего, следит за сюжетом чувств. В романе должен быть разрешен вопрос о том, не как произошло событие, а что чувствовали в этот момент женщины… Романистка строит церковь из разбросанных кирпичей светлой памяти героинь войны. Имена этих женщин можно было бы увековечить и без этого романа, однако, не будь его, оказалось бы невозможно столь искренне и реально отобразить картину пережитого ими. Раскрывая суть выпавших на их долю страданий, эти позабытые личности говорят: «Нам, старикам, трудно жить… Но не из-за маленьких и унизительных пенсий мы страдаем. Больше всего ранит то, что мы изгнаны из большого прошлого в невыносимо маленькое настоящее. Уже никто нас не зовет выступать в школы, в музеи, уже мы не нужны. Нас уже нет, а мы еще живы. Страшно пережить свое время…»
На первый взгляд, ощущается фрагментарность в романе, словно является он собранием воспоминаний. Однако в подтекстовых процессах события и идея разворачиваются на основе крепкого сюжета. Автор проводит нить от репрессий 41-го (в том числе в 37-х довоенных годах) до репрессий 47-48-х послевоенных лет. Война – бесконечный путь человеческих потрясений…
Сталин сослал отцов, братьев, дядей этих женщин. Ощущение боли от этой кровоточащей раны они отодвинули на потом, «после войны», бросившись в бой, одержав победу. Война заканчивается, но преследованиям и пыткам не видно конца. Сталин, ставивший эксперименты на морально-психологическом состоянии граждан, несмотря на одержанную победу, сломил их моральный дух, создав огромную армию морально подавленных, живших в постоянном страхе, людей…
В тот момент, когда драматизируются размышления о героях романа, автор воссоздает общественно-политическую картину той эпохи в диалоге под названием «Из разговора с цензором». – Кто пойдет после таких книг воевать? Вы унижаете женщину примитивным натурализмом. Женщину-героиню. Развенчиваете. Делаете ее обыкновенной женщиной. Самкой. А они у нас — святые. – Откуда у вас эти мысли? Чужие мысли. Не советские. Вы смеетесь над теми, кто в братских могилах. Ремарка начитались… У нас ремаркизм не пройдет. Советская женщина — не животное…
В этом месте романа тема войны уже рассматривается на фоне идейной борьбы. Писательница до конца прослеживает судьбу людей, прошедших войну, и становится очевидно, что они, пожертвовавшие собой ради идеи, ссылаются под ярлыком врагов той самой идеи. А писательницу упрекают в «ремаркизме»… Она и ее исторические герои сталкиваются лицом к лицу с обвинениями, угрозами, запугиванием. Светлана Алексиевич не намерена упустить время написания литературной и вечной истории «девочек 41-го», победивших на войне и потерявших там свою судьбу. В тяжелых условиях мирного времени, «благополучия социализма» она открыто говорит содрогающую правду, бросая вызов шествующим на параде победы генералам войны, идеологии, ложной литературе, стоящей на службе у этой идеологии, патриархам той самой литературы. Светлана Алексиевич проявила героизм, написав истинную историю войны и женщины, прошедшей ее. Вымышленный исторический образ чувств, души и переживаний, пройдя через суд литературного, божественного слова, был оправдан и литературализирован… Получилось, что история, опирающаяся на факты, проиграла истории, основанной на вымысле. Литературно-божественное слово упорядочило повествование вымышленной истории огромной трагедии. Если излагать историю, как есть, не будет литературы. Каждый штрих в военной судьбе этих женщин является отдельной темой литературного текста…
Одержавшие победу на войне, советские люди, в числе которых и эти женщины, верили, что «после войны все изменится… Сталин поверит своему народу. Но еще война не кончилась, а эшелоны уже пошли в Магадан. Эшелоны с победителями… Арестовали тех, кто был в плену, выжил в немецких лагерях, кого увезли немцы на работу – всех, кто видел Европу. Мог рассказать, как там живет народ. Без коммунистов. Какие там дома и какие дороги. О том, что нигде нет колхозов…» Хотя свое обращение к народу в связи с началом войны Сталин начал со слов «Братья и сестры!» А после войны эти братья и сестры были наказаны, как враги…
Да, это правда: люди, выигравшие войну, опять подверглись давлению и обвинениям, замолчав от страха. Они молчали и боялись, как в 37-м году.
Как видно из содержания романа, автор не замкнулся на событиях пяти лет (1941-1945), написанное ею произведение не ведает временных рамок, потому что она пишет не о событиях и людях, а о времени, истории, процессе душевных переживаний людей, их боли и лишениях. Главными ее героями являются оскорбленные, ущемленные чувства… Конечно, это может показаться странным… Но печатая эти строки, я задумалась над мыслью автора, высказанной в одном из интервью. Она говорила о том, что написанный ею «Роман голосов» вобрал в себя голоса, доносящиеся с улицы, тема книги рассыпана по улицам…
После войны у этих девочек спрашивали: «Сколько фашистов вы убили?» А они обижались, не хотели отвечать на подобные вопросы, потому что в свое время убить им было труднее, чем умереть. Командир говорил о проявлении милосердия к врагу: «Сначала фрицев надо выгнать, а потом переживать будем. Жалеть будем. Потом… Понимаешь, потом…» Но, к сожалению, это чувство не удалось вернуть… Эти женщины очерствели, стали беспощадными. Война лишила их самых светлых чувств, в том числе и сострадания. Все решалось по законам военного времени, как в черно-белых фильмах: или белое, или черное, третьего не дано. «Вот послушайте. Сколько была война? Четыре года. Очень долго… Ни птиц, ни цветов не помню. Они, конечно, были, но я их не помню. Да-да… Странно, правда? Разве могут быть цветными фильмы о войне? Там все черное. Только у крови другой цвет… Одна кровь красная…» В романе присутствуют многочисленные образы «женщин, рассказывающих о своей войне». Различные интонации, эмоции, переживания, страхи и текущие по щекам слезы… Женщины хотели предстать в образе героев, победителей (ведь все журналисты до Светланы и школьники ждали от них именно этого), но заканчивали беседу в слезах, называя себя побежденными, поверженными, несчастными… Насколько автор переживал, слушая их истории, настолько же был хладнокровен в своем изложении. Даже в самых трогательных моментах автор проявляет выдержку. Например, «самое невыносимое для меня были ампутации… Часто такие высокие ампутации делали, что отрежут ногу, и я ее еле держу, еле несу, чтобы положить в таз. Помню, что они очень тяжелые. Возьмешь тихонько, чтобы раненый не слышал, и несешь, как ребенка… Маленького ребенка… Особенно, если высокая ампутация, далеко за колено. Я не могла привыкнуть. Раненые под наркозом стонут или кроют матом. Трехэтажным русским матом. Я всегда была в крови… Она вишневая… Черная…»
Этим девочкам запрещалось плакать, «нельзя было так жалеть, плакать, как я. Выбьюсь из сил, а раненых много», — говорили они. Действительно, впереди их ожидали длинные, бессонные ночи, бесконечное одиночество, время, когда можно было выплакаться…
В произведениях о войне, присущих литературе народов СССР, обязательно присутствовали стороны конфликта – напавший, агрессор, жестокий, дикий, и защитник – угнетенный, справедливый… Так было и в фильмах…
А в романе «У войны не женское лицо» есть просто война и ее жертвы – моральные и физические… Жертвами предстают убитые, раненые чувства, любовь, превратившаяся в ненависть…
Светлана Алексиевич, удостоенная Нобелевской премии «За многоголосное творчество — памятник страданию и мужеству в наше время», известна книгами «Цинковые мальчики», изданной в 1989 году, и посвященной Афганской войне, и «Чернобыльская молитва», изданной в 1997 году в память о жертвах трагедии в Чернобыле. Страдание и мужество… В романах этой писательницы присутствуют не только романтические страдания, но и вполне реальные, ощущаемые, жизненные страдания, к которым можно прикоснуться и прочувствовать. В процессе чтения столь реалистично написанных ею произведений словно переносишься в место описываемых событий, и кажется, будто пролитая кровь и слезы текут по твоим рукам, выпачкав твое тело… Ощущаешь себя в гуще событий… И кажется, что автор отслеживает эти страдания и потрясения повсюду. В романе «У войны не женское лицо» и вправду «установлен памятник страданию».
В одном из приведенных в произведении воспоминаний присутствует интересное волнение: женщина рассказывает вражеским солдатам о зверствах фашистов, а плачет совсем по другой причине – как могли немцы сделать это на глазах у лошадей, не стесняясь, не стыдясь их? Да, на войне мы проигрываем всем – и коню, и птице, и траве, и солнцу, и воде, и дню, и ночи… В их присутствии мы откровенно проигрываем дьяволу, пытаясь сделать так, чтоб и Бог сдался ему, неистово заявляя: «…говорите… Нельзя молчать. Дьяволу надо показывать зеркало, чтобы он не думал, что он невидим и не остается его следов. Убеждаю их…» Для описания правдивой картины войны писательница не прибегает к пафосу и вымыслу, перед нами реальность во всей своей красе, поэтической гармонии. Созданная во имя любви, ненависть человека обречена на упадок и уничтожение. «Путь только один – полюбить человека. Понять его любовью. Для меня один человек – это так много». Говоря о жанре, стиле своего романа, писательница использует любопытную формулировку: « Я долго искала жанр, который бы отвечал тому, как я вижу мир. Тому, как устроен мой глаз, мое ухо… Пробовала себя… И выбрала жанр человеческих голосов…»
И вправду, даже отрываясь от чтения романа, слышишь эти голоса, они звенят не только в наших ушах, они оседают в душе, мыслях, мечтах о прошлом и настоящем… Писательнице удалось представить эти голоса в образах. Она донесла до нас цвет, судьбу, мечты и смерть этих голосов…
Отныне и я, как читатель, буду искать образы, портреты голосов в литературе. Независимо от того, будут ли среди этих голосов повествующие о своей войне, или вспоминающие о пережитой любви. Теперь мне хотелось бы услышать голоса женщин нашей – Карабахской войны из уст подлинного мастера… Как говорил Лукан Марк Анней: «Во время войны законы молчат». Литература же, по сути, голос безмолвия…
P.S. Это бессмертное произведение Светланы Алексиевич с большой любовью и мастерством перевел на азербайджанский язык Кямран Назирли.
Ирада Мусаева, доктор философии по филологии, критик
Yazı 22.06.2019-ci il tarixində Atalar.ru saytında dərc edilib
